Активная стрельба на востоке Украины должна была прекратиться 1 сентября — об этом договорились 26 августа в Минске. Впрочем, Минские соглашения подразумевали сохранение режима тишины уже более полугода, однако, по словам украинских военных, в последние пару месяцев взаимные обстрелы не прекращались, дело доходило и до войсковых операций.
Солдаты против генералов
По словам нашего источника в Минобороны Украины, о случившемся под селом Новоласпа главнокомандующий Петр Порошенко узнал лишь утром. В ночь на 10 августа вооруженные силы Украины, а именно бойцы 72-й бригады, взяли Новоласпу и Староласпу штурмом, проведя самую успешную военную операцию с января.
Уже через несколько часов после начала атаки войскам было приказано отойти назад. Были заняты прежние позиции.
Удалось поговорить с бойцом, принимавшим участие в зачистке сел:
— Вечер, наблюдаем, они все стягиваются, стягиваются, стягиваются. Мы сообщили командованию, командование сообщило на сектор. Они говорят: наблюдайте. Короче, на уровне бригады была достигнута договоренность, что, как только с их стороны что-то летит, — отвечает вся артиллерия бригады. Мы готовы были.
Это был не бой, а красота. Они устроили обстрел — классический, но мы обычно молчим, а тут вся бригада *** (двинула) так *** (двинула). Самая большая бригада в Украине! Тут лампочки лопались, земля дрожала. Это был звездный час, но думал, что точно меня убьет.
Мы били всей мощью. Командир доложил ОБСЕ: нас обстреливали, мы ответили. У европейцев истерика. Тут сепары включают героев, идут на наши позиции, командир говорит: не реагируйте. И они почти все там на минных полях остались. Человек 150 полегло, они две машины с кусками тел вывозили потом. После этого их попустило очень резко. И мы два села зачистили. Они аж там усрались, так бежали. Они там уже жили в семьях, в домах, вообще не ожидали, что мы придем. Гражданских мы не трогали.
Наш танк залетел в Белую Каменку, дал по трем бэтээрам, раздолбал бэху, но они его взорвали. А экипаж свалил. Белую Каменку мы уже не брали.
Потом они начали группироваться, мы начали окапываться. И тут бам — приказ, отступаем до прежних позиций. Прошли обратно два села. Три танка там оставили. Мне не описать, что на душе творилось.
В слишком скором завершении атаки бойцы 72-й бригады винят «Правый сектор» (Деятельность «Правого сектора» признана экстремистской и запрещена на территории РФ), официально отведенный с переднего края, но оказавшийся в Старогнатовке. Поучаствовав в бою и получив потери, бойцы передали новость на свой сайт, и вскоре командование сектора М было разбужено журналистами. Насколько известно «Новой газете», за заговор солдат против генералов ответственности пока никто не понес. Позиционная война выматывает, а минские усилия совсем иначе ощущаются рядом с линией соприкосновения.
Новотроицкое, 26.08
— Это артиллерийская война. Психологически оно нам легче, конечно.
Молодая поросль ясеня выкошена осколками. Прикопана техника.
Вадим, заместитель командира роты по работе с личным составом, скучно рассказывает про то, как последний раз мог умереть.
— Из района Докучаевска был артобстрел 20-го числа. Ну и несколько воронок, прямо где мы сидим. Били очень точно, четко по нашим позициям. Все позиции они давным-давно знают. Последние два месяца, думаю, с той стороны российские войска стоят — так как стреляют очень кучно, очень точно. До того минометные выстрелы около 60-70 раз, но хаотично. Корректировщик еще есть наверняка. На данный момент не выяснили его… После обстрела просят режим тишины и перемирия.
Еще через Новотроицкое заходят диверсионно-разведывательные группы. Последние две пытались пройти через тыквенное поле.
— Отвлекающий маневр — артобстрел, — ну и заходят, — говорит Игорь, тоже из 72-й. — Бывает, сразу с двух сторон. Вон белая хатка, видите? От нее 24-го на День независимости Украины была попытка проникнуть до 10 человек. Они уничтожены. Вчера опять была попытка проникнуть — уничтожены частично, отступили. Человек 7-8 было, точно не видно, расстояние большое. Первые — скорее всего любители, вторые — посерьезнее, так как успели уйти. Они всегда стараются уйти, если обнаружены, в бой вступать не хотят. Они разведают наши позиции, берут координаты, потом по позициям начинают САУ и «Грады» работать.
Игорь рассказывает, что в последний месяц лазутчиков по мариупольской линии фронта ловят практически ежедневно. «А сколько не ловим — вообще без понятия».
— Разговариваем же на одном языке. Форму нашу надевают, формы у них запас большой. Потом у нас служат ребята, которые им информацию передают. А у них — которые нам. В итоге мы знаем пароли друг друга. Ну не все знают, конечно, а кому положено. Вот они и лезут. Приехал, машину взял, напакостил, обратно поехал. Невозможно большую территорию контролировать так, чтоб муха не пролетела. А мы — что мы, удерживаем позиции.
Не так давно ДРГ (диверсионно-разведывательная группа — Е.К.) остановила нашу машину. Пацаны ехали… Официальная версия — на разведку местности, но я думаю, что на рыбалку. На военной машине, в грузовике. И с ними был офицер, ротный. Их машину каким-то образом остановили. Двоих ребят убили, двоих взяли в плен. Вот это именно, в идеале, работа ДРГ — пакость сделать и слинять. Можно еще в село стрельнуть, тоже хорошо.
До села долетает. Село негодует.
— Вот тут яма, засыпала, засыпала. Тут была клубника у меня, считай — малина! Трещина у доме, дырка в занавеске! Во-он моей дочки дом, тоже в дырках. Соседке окна повыбивало вси. Попадало тут добре, добре попадало, люди пострадали хорошо!
Сейчас на месте клубники Прасковья пытается развести помидоры.
Окна в нежилых домах аккуратно заложены досками, в жилых — затянуты пленкой. Через белую стену дома идет глубокая трещина. Идет от фундамента — снаряд упал во дворе. Углы украшены зелеными досками с узорами — узоры часто перебиты осколками.
Дом разбило еще 5 февраля. Восстановиться не могут с зимы.
— Поссовет дал клеенку. На крышу шифер ссыпали, клеенкой прикрыли. От поссовета тысячу гривен дали. А что на эту тысячу!
Рита, кареглазая женщина с широким лицом, рассказывает, как противостоит обстрелам:
— Бывает в девять, бывает в 11, бывает и в 5 утра. «Жигули» у нас е. Как обстрел, выезжаем в поле, ночуем с детворой. Стоим посреди дороги, где потише. У нас подвалы негодны. Если завалит, завалит вместе с детьми. Двое детишек у меня, дочке 5. Сонных хватать и бежать попробуй! А я наловчилась, молодец.
Старогнатовка. Первая позиция. 26.08
Дорога усеяна разбитыми ветками. Три «ежа» ржавеют на проселочной дороге, выглядят совсем несерьезно. От ежей до ДНР — три километра.
Обожженные солнцем, пожилой человек и парень поднимаются из ямы в кустах, щурятся.
— Ой, ***, — выдыхает молодой.
— Все, никаких съемок, никаких репортажей. Потому что мы после вас страдаем. Потому что в прошлый раз приезжали, и последствия были очень серьезные.
— Вы, получается, последние? Перед ДНР?
— Не последние, а самые первые. Мы здесь стоим.
— Мы не стоим! — перебивает молодой. — Мы собираем. Осколки! Минометы, «САУшки», а может, подводная лодка всплыла и нас долбит, не? Вот вы сегодня приехали… Товарищи, вы зараз уедете, буквально минут 5-20 нас накроет. Они наблюдают за гражданскими машинами.
— Прошу вас, садитесь в машину, — просит пожилой.
Быстро уезжаем. Через 20 минут действительно начинается обстрел.
Под этим обстрелом гибнет командир пулеметного взвода Вячеслав Николаевич Барановский. Он провел семь месяцев на переднем крае. До дембеля ему оставалось две недели.
Старогнатовка. Пост «Ромашка». 26.08
Одна из башен высоковольтной линии уткнулась лбом в землю.
— За посадками Новоласпа и ДНР, — говорит Фараон. Поправляет оранжевые очки. — У нас прямо, справа и сзади противник. Поэтому мы все, вообще все заминировали.
До первых позиций сепаратистов — 5 километров. «Укрепрайон там, СПГ 3-4 штуки, две бэхи. Танк их куда-то делся». Но позиции артиллерии, как правило, передвижные, «на одном месте не стоят». Ребята ходят без броников. Объясняют:
— Бывает обстрел «САУшек» 122-х — и вот от них надо очень быстро бежать. А в бронике, в каске… САУ летит с района Новой Марьинки. 10-15 километров.
— Вот фильмы смотришь, и САУ стреляют, глаза-то трошки бегают, — говорит солдат. — А раньше реакции не было.
— Смотри, — Фараон протягивает осколки. — Вот снаряды системы «бритва». Они тяжелые, ни один броник не защитит. Толщина земли метр — и то оно прорезает. В блиндаж залезает. Вчера вот залезло…
Мы отвечаем только в ближайшее село, 5 километров. Отвечаем РПГ. Мы просим разрешения у вышестоящего руководства. Предупреждаем, что нас накрывает, просим об ответке. Нас обстреливают каждый день, ответку даем раз в три-четыре дня. И каждая ответка плачевна для нас в первую очередь. Если на нашей позиции находится одна боевая единица, они увеличивают у себя ее в пять раз. Одни почему-то постоянно пытаются усилить свои позиции в несколько раз.
Про тех, кто стоит с той стороны, Фараон говорит осторожно:
— Мне известно, что там стоят подкованные люди. Люди с опытом. По тому, как они накрывают наши позиции, передвигаются, реагируют на обстоятельства. Это люди, которые воюют не первый день и не первый год. ДРГ пробираются, пытаются раз в 3-4 дня. Ближе чем на 200-300 метров не подбираются, мы их замечаем, начинаем обстреливать.
До войны Фараон был менеджером.
— Добровольно попал. Пошел в военкомат, взял повестку. Некоторое время был волонтером. Потом увидел письмо моего сына неизвестным солдатам, они в садике писали. «Спасибо тебе, солдат, за то, что ты защищаешь нашу Украину, маму и папу». Ну и мне стало стыдно, что солдат защищает маму и сына, а папа почему-то не пошел.
Скоро сыну исполняется пять лет, надеется подгадать с отпуском, увидеть.
В 16.40 начинается обстрел со стороны ДНР. Миномет бьет 15 минут, между разрывами слышен треск стрелкового боя. Пять минут — тихо. Затем начинается обстрел со стороны Украины. Сопровождающий нас офицер пресс-службы говорит, что стреляет миномет 80-го калибра, но солдаты говорят, что это 120-ка, САУ, запрещенная Минскими соглашениями.
Под соседней Прохоровкой гибнет 5 бойцов: снаряд, ударившись о дерево рядом с окопом, разорвался у них над головами.
Пресс-служба сектора М объявит, что сепаратисты тоже понесли потери — взорваны склады боеприпасов в Петровском и Стыле, в Тельманове разбито скопление военной техники, раненых более 50 человек. Дальность поражений не соответствует возможностям артиллерии, разрешенной Минскими соглашениями, но пресс-офицеры говорят: «Действовали наши разведывательно-штурмовые группы».
Старогнатовка, 27.08
До войны в Старогнатовке жили 5000 человек, теперь осталась тысяча. После вчерашнего обстрела опять нет электричества, и из некоторых дворов чадят самодельные мангалы — нужно быстро съесть мясо, чтобы не испортилось. Большинство участков зарастает высокой травой и сиренью. В некоторых домах взломаны окна. Две недели назад на растяжке у дома подорвался местный, Дима Попов, — но подозревают не военных, а криминальные разборки: «Все нормальные выехали уже». В почти прозрачной блузке и в широкополой шляпе по пустой улице идет Валя, несет хлеб. Валя говорит взахлеб.
— Мой сын уехал уже как год. Я не могу! Бывает, два-три дня не стреляют, даже неделю не стреляют, но все равно начинается. Тишина — потом опять начинают. А все равно тянет на свой бугор, на свой дом. Уезжала до сына в Соледар. По стройкам, по шабашкам работала. Неместных не берут: прописка, то-се. Дом приснился. Вернулась. Соломы нет, угля нет, без угля очень страдаем. Поля не дали засеять. Сена нет, ячменя.
С войной отменилось большинство автобусов, связывающих село с рабочими местами, и «все мы стали домохозяйками». Выживали землей. Большинство старогнатовцев имеет земельный пай и сдает его в аренду сельхозпредприятиям — за сено, сахар и зерно. Но в этом году из-за обстрелов почти не сеялись или сеялись поздно, семечка взошла мелкая, ее до сих пор не убрали. С атаки ВСУ на Новоласпу комбайны в поле не выходят. Фермеры объявили поселковым, что зерна в этом году почти не будет, и сена не будет.
И теперь Валя продает корову Фиону, которая кормила ее с начала войны.
Валя спокойно рассказывает про обстрелы, но про Фиону плачет.
— Ее берут не на молоко. Ее берут живым весом, по 18 гривен за килограмм. А продадут по 60 в Донецке.
И — без перехода.
— Мы хотим, чтобы было спокойно, мирно, вольно. Я вот, например, хочу быть свободна. Почему я не могу быть свободна? Мне перекрывают голос. Зачем? Хотят донецкие сами быть — пусть будут свободны. Я хочу быть в Украине — и я в Украине. Почему нельзя как раньше? Захотела — в Крым до сына, захотела — до свахи на Россию. Не, говорят, надо всем долго, долго договариваться — но не договорились. Смотрели Минск по телевизору — но уже и свет отключили, все.
На магазине наклеено обращение к «уважаемым матерям, женам, сестрам и дочерям Донбасса». Старогнатовцев информируют об освобождении от уголовной ответственности для добровольно сложивших оружие. «Пусть обнимут детей, утрут слезы родителям, подарят ласку женам! Поговорите со своими мужчинами!» У продавщицы магазина ногти выкрашены в цвета украинского флага, иголочкой выведен трезубец.
До 72-й в поселке стоял «Правый сектор». Расписали красный серп и молот надписями: «Рutin stop». Местные в ответ написали белым: «Эллада!» В поселке живет много греков, которые стараются дистанцироваться от конфликта вообще.
Греческий философский кружок бухает у магазина, подъедая обреченную колбасу. Мужчины рассказывают, что в подобной пьянке есть смысл — быть на виду, не стать подозреваемым в корректировке огня.
— Слушай, ну нашей культуре 5000 лет, великие войны тоже были, — говорит Сергей. — Это смех один, а не война. Давай помидоров поедим.
Вечером под Старогнатовкой тяжело ранит минометным осколком хирурга Юрия Скребца. Юрий — замглавврача Днепропетровской областной больницы — приехал на время отпуска в Старогнатовку оказывать помощь раненым на линии боев. Осколок ушел глубоко в шею. Сумел сесть за руль «скорой», выехал из-под огня.
Богдановка, 27.08
— Прорыв был вчера. Просто-напросто отработали по нашей позиции с АГС и потом начали сюда пролазить. Свет такой пошел по посадке — то ли фонари, то ли телефоны ихние. Мы стрелять. Они отходить. И сработала в том направлении растяжка. Но, может, то кабан бежал.
Между украинской и дээнэровской позициями — только поле подсолнухов. Командир БМП-2 с позывным Ежик — бородатый невысокий парень — аккуратно обходит воронки. Воронками усыпана вся позиция: «Они идеально пристрелялись уже, вообще мимо не мажут». Вчера в 4 дня ударили «САУшки» и «Град». Сгорел мотоцикл, рядом с которым повар с позывным «Флинт» разводил плантацию огурцов. «Метят по туалетам, уже четвертый разбивают», — говорит Ежик. В самой глубокой воронке розовеет ватное одеяло, вспоротое шрапнелью в нескольких местах. Рядом — свернувшаяся дырявая буржуйка.
Все остались живы.
Свою функцию Ежик видит в наблюдении за противником, благо видно хорошо. «Каждый день — десяток машин. МТЛБ, КрАЗы — по дороге. Танки — только по посадкам, потому что характерный столб пыли и выхлопная задрана вверх — выдают себя. А все равно видно. Наблюдали вот тунгуску в сопровождении «Жигуля».
Самые красивые осколки складываются на лавочку. Рядом солдаты разводят цветы — бархатцы.
— Кроме наблюдения, мы все равно ничего не можем сделать. У нас тупо нет оружия больше 72-го калибра. Собираем осколки, читаем СМСки.
Каким-то образом те, что стоят через поле, узнают номера мобильных телефонов солдат и включают в СМС-рассылку. Рекомендуют переходить на сторону ДНР, обещают вырезать семью. Если перезвонить по номеру, ответит мужчина, представляющийся полковником российской армии, пообещает Иловайск. «Кровь наших детей на тебе. Будут ли твои дети гордиться тобой?» — это последнее.
Гранитное, 28.08
— Свет дали!
Гранитное бьют каждый день. Линия обороны проходит по речке Кальмиус. С той стороны — парк Ленина, стадион, деревенька Старомарьевка. Мост подорван, но с разрешения комбата, расквартированного в Гранитном, через остаток моста перекатывают тележку с углем. Уголь из самопровозглашенной «ДНР» стоит 1700-1800 гривен против украинского за 3000-5000. Последние дни комбат не дает добро, в поселке растет социальное напряжение.
Солдаты сплевывают и комбата хвалят.
— Они тут вообще все сепары. Зимой, пока бои шли, село стояло пустое, а по весне раз — столько парней повылезало. Голубоглазые, красивые, накаченные. Все с местной пропиской. Типа: в подвалах они прятались. А только прописка воевать не мешает…
Несколько местных забрала СБУ.
На первой улице перед рекой — улице Воропаева — обитаемы только три дома. В кустах с обеих сторон оборудованы наблюдательные пункты, по улице гуляет снайперский огонь. Неля Николаевна Головко к речке больше не выходит, а раньше купала там собаку. Неля Николаевна слепая. Она слепая уже 15 лет. Сейчас ей 76, она ведет по чистому дому и хвастается, что различает гуманитарку на ощупь: «Три килограмма муки, три килограмма сахара, макароны, крупы, чай. Все угадала?»
Она слушает радио — украинское и московское, но не понимает, почему война. Ее сын живет в Донецке, раньше созванивались, теперь разбило телефонный узел, и из связи — только приходящие соцработницы с мобильным. Сын говорит, в Донецке все хорошо. Когда нет света, надо суметь поджечь таблетку сухого горючего и утвердить на ней чайник, к реке больше нельзя, к реке год нельзя, у реки стреляют.
— Когда артобстрел, я молюсь, — говорит Неля Николаевна и стесняется. — Только я баптистка. Я по-книжному не молюсь.
— А как?
— Иисус Христос, именем твоим, сохрани мой дом, поставь защиту на мою жизнь. Ты же видишь, я одна.
Через улицу от Нели Николаевны, на улице Красных Партизан живет Лариса Азжеурова — учительница новогреческого и английского. В углу ее дома — дырка от гранатометного выстрела.
Она показывает роскошное розовое платье, в котором хочет идти на 1-е сентября, и тут же начинает рыдать, зажимая рот рукой. Платье было куплено в прошлом году, но началась война, и платье не потребовалось, начали учить только с октября. Электричества не было почти всю зиму. Учили на солнечной стороне, которая по совместительству является стороной обстрела.
— Во всех окнах, во всех окнах. Я столько молитв выучила за эту зиму.
В этом году в школу Гранитного идут 18 первоклассников. Лишь вдвое меньше, чем обычно. Школу предлагали эвакуировать, но родители отказались. «Сказали: мы прожили страшный военный год и хотим, чтобы дети всегда были с нами».
— А как мы бились за то, чтобы быть украинским селом! — восклицает директор Леся Коссе. — Начиная от президента, заканчивая местной властью! Нас выбросили из «ДНР», и нас не подобрала Украина! Мы были между небом и землей. На блокпосту говорим: «Гранитное». — «Ааа, дээнэровцы!» И мы доказывали! Районный отдел образования — Тельманово — теперь… там. 8 школ — здесь. Они от нас отказались, здесь нас не приняли. Мы отработали ноябрь-декабрь, а деньги не выдают ни та сторона, ни Украина! И очень тяжело нам было признать и доказать, что мы украинская школа. И очень долго решался вопрос о нашем присоединении к Волновахе. Мы писали письма бесконечные, мы доказывали, что работаем по украинским программам… И с 5 января доказали, присоединились к стране.
Через два часа в результате минометного обстрела в Гранитном погибают два бойца.
Широкино, 29.08
— Наша граница — это забор.
— Что?
— Жестяной. Как консервная банка. Привстань быстренько, посмотри.
В окне не сохранилось даже следов рам. Справа — серебристый тополь, забор в 50 метрах, за ним — красное маленькое здание, за ним — холм, на холме — школа. В школе — позиция ДНР, но по факту сепаратисты контролируют весь поселок. «Мы не выходим, — говорит Малыш. — Спим днем, по очереди. Ночью дежурим. У нас как в «Игре Престолов» — «Ночь близко». Хотят под стенами, шарятся — может, что-то забыли у нас, а?»
Мы в здании бывшего Дома культуры поселка Широкино. Здесь окна заложены холодильниками, дыры для снайперов завешаны одеялами, стены и местами полы пробиты насквозь. Идем в густой бетонной пыли. В углу свалены видеокассеты, над ними начеркано: «Воля або Смерть». На матрасике лежит пять гранат. Из окна пахнет морем.
Сейчас в Широкине стоит 501-й батальон 36-й бригады. Морпехи. До них по очереди стояли добровольческие батальоны «Донбасс» и «Азов». Но добровольческие батальоны принудительно отвели от первой линии обороны, «Донбасс» обиделся и не передал морпехам информацию о растяжках.
— Уже ночь была, сумерки, когда они отходили. Махнули рукой — оттуда могут прийти, отсюда могут прийти, счастливо оставаться. С утра смотрим: везде ихняя паутина.
Переминировали. Стрелять первыми запретили — только ответка. Вылазки на территорию тоже под запретом.
— Но поселок, конечно, живет, — говорит Саша. — То окно откроется, то дверь, то штору они перевесят. Надо только замечать.
Широкино объявлено демилитаризованной зоной. Никто из солдат не может объяснить, что это значит.
Ночью нельзя шуметь. Собаки подрываются на растяжках. Выживают, если прячутся под брюхом техники. Белый алабай снес четыре растяжки и все равно выжил, везучий, сильный.
Один раз купались в море под прикрытием снайперов. Море мелкое.
Организовали быт: «Тут же разбитый город, можно найти что угодно. Нашли шланг, генератор, душик, стиральную машину». Ближе к границе Широкино — разбитые эллинги, особнячки с гаражами для лодок. Разграблено почти все. Кем? Когда?
— Больше всего цепляет почему-то, — говорит «Док», — женские платья в шкафах. Шкафы раскрываются от взрыва. Платья на плечиках висят, аккуратно. Их повесили, чтобы носить.
За месяц у морпехов — двое погибших, трое раненых. «Второй — миномет, первый — перестрелка», — говорит Док и начинает заикаться.
— Оторвало ногу. В принципе, по колено оторвало, ничего страшного, но там сложное осколочное ранение, истек кровью, травматический шок, не успели довезти, в морг привезли в итоге. А нам по ним нельзя стрелять.
— Вот вопрос: почему нельзя стрелять? — тяжело отзывается Олег с ящика патронов.
— Можно, но только в ответ, — говорит Малыш. — Если они по нам огонь открыли. Их снайперы на нас охотятся, получается, так?
— Я считаю, можно было восстановить территорию уже давно, — говорит «Док». — Нам просто не дают политики этого сделать. Стоим, стоим — чисто Первая мировая.
От школы начинает бухать гранатомет. Малыш извиняется, быстро уходит в сторону взрывов.
Собака Фидель забирается под мотолыгу.
Дима, город Сумы, второй месяц после мобилизации, говорит простое и совсем неожиданное — тут, рядом со взрывами:
— А я мыслю, всем надо ехать домой. Война никому не нужна. Толку какого? Одни — живут, другие — погибают, третьи — ранены.
На выезде из Широкино на блокпосту написано: «Нет войне». Это первый блокпост с такой надписью, который я видела по обе стороны фронта. За блокпостом продают помидоры.
Последние пять суток на мариупольском направлении обе стороны держат режим тишины, исключающий обстрелы.
Елена Костюченко
Источник: novayagazeta.ru
