Мариуполь, Украина — Поздно вечером мы добираемся до второго из трех блокпостов на дороге в прифронтовой Мариуполь, что на юго-востоке Украины. Будучи важнейшим портовым городом на Азовском море, он очень сильно укреплен с суши и с моря.
«Я стараюсь не ездить по этим дорогам с наступлением темноты, — говорит Гена, везущий меня и моего оператора из Запорожья на встречу с еврейской общиной Мариуполя. — Ночью опаснее».
Гена включает освещение в салоне автомобиля, аварийку, и выключает дальний свет. «Они должны видеть, как мы подъезжаем, — объясняет он. — Иначе они могут ошибочно посчитать, что это нападение».
Наша машина останавливается перед покрашенным бетонным заграждением, установленным посреди шоссе. Яркий свет освещает мешки с песком, украинские флаги, защитный брезент, а также группу молодых солдат с автоматами, которые курят и разговаривают.
По мере приближения к этому промышленному центру контроль на блок-постах становится все строже, и не без причины. В прошлом году Мариуполь несколько раз переходил из рук в руки, но в конечном итоге его взяли под свой контроль украинские войска. В сентябре пророссийские сепаратисты пошли в наступление, сопровождая его оглушающим ревом ракет и артиллерийскими обстрелами городских окраин. Украинская армия с тех пор немного отодвинула линию фронта, но она все равно находится буквально в нескольких километрах от Мариуполя с его полумиллионным населением. В результате январского ракетного обстрела погибли как минимум 30 человек, и ошметки человеческих тел разбросало по всему району Восточный.
На контрольно-пропускном пункте очень юный солдат заглядывает в салон автомобиля и требует предъявить паспорта. Обыскав каждую сумку и чемодан, и с особой подозрительностью проинспектировав нашу камеру, юноша в итоге машет рукой и пропускает нас.
«Этот дебил доброволец», — безапелляционно заявляет Гена, когда мы снова уезжаем в непроглядную тьму. После начала войны прошлой весной в украинские вооруженные силы пришли тысячи новобранцев. Но гражданское население вне зависимости от своих политических пристрастий больше всего боится таких вот добровольцев. Эти люди — зачастую несдержанные, плохо подготовленные, всегда готовые нажать на спусковой крючок и стреляющие по поводу и без повода. Местное население относится к ним с недоверием, считая этих людей просто вооруженными бандитами. «Давид, ты увидишь, что происходит в Мариуполе, солдаты там ездят на конфискованных гражданских автомашинах. Иногда они даже не удосуживаются перекрасить их в камуфляж».
После Бердянска, а это последний значительный город перед Мариуполем, в нашем направлении проследовал только один автомобиль. Когда мы, наконец, добрались до Мариуполя, было около полуночи, и город погрузился в жуткую тишину.
«Видишь? Он мертвый, — говорит мне Гена. — Все боятся».
Мариуполь не похож ни на один город, находящийся под властью правительства. Здесь война — не какая-то далекая головная боль, которая вызывает страх у людей только потому, что их могут забрать в армию (а в украинскую армию берут людей почти всех возрастов), или потому что они страдают от мощного экономического кризиса. Для жителей Мариуполя война — это буря, разразившаяся на соседней улице.
«Вам не надо было бояться приезда сюда, — заверяет меня помощник раввина мариупольской еврейской общины Арон Кагановский. — Но по правде говоря, ситуация здесь может взорваться в любой момент». Все время, пока я был в Мариуполе, мне постоянно говорили одно и то же: «Сейчас слишком спокойно. Значит, надо ждать чего-то серьезного».
Именно это и произошло за те несколько недель, что прошли после моего визита. Грохот тяжелой артиллерии, официально запрещенной давно забытыми Минскими соглашениями, вернулся и зазвучал громче, чем обычно. И больше всех страдают ни в чем не повинные мирные жители, оказавшиеся меж двух огней.
Если ночью Мариуполь создает впечатление города-призрака, то днем жизнь там идет как обычно. В квартале от гостиницы «Спартак», пользующейся популярностью у репортеров, сотрудников неправительственных организаций и приезжающих из Киева украинских военачальников, находится скромная синагога Мариуполя и центр еврейской общины. Этот центр, являющийся филиалом Федерации еврейских общин СНГ, стал источником жизненной силы для 2 500 евреев Мариуполя. Руководит им хабад-любавичский раввин Мендель Коэн, переехавший в Мариуполь вместе со своей женой Эстер в 2005 году. В то время это был спокойный, тихий и непритязательный город, но после мая 2014 года, когда начались волнения, ситуация там коренным образом изменилась.
Двор синагоги и обеденный зал с самого утра начинают заполняться евреями всех возрастов, которые приходят за регулярно распределяемой медицинской и продовольственной помощью. Помощь эту оказывает Международное братство христиан и евреев раввина Йехиэля Экштейна (Yechiel Eckstein). В обеденном зале аккуратно расставлены большие пластиковые пакеты с такими продуктами, как гречка и растительное масло, а на столе в синагоге разложены лекарства. Братство оказывает такую же помощь евреям по всей Украине.
В основном в толпе собравшихся — люди пожилого возраста, но там также немало молодежи, студентов и выпускников вузов, которые еще недавно постеснялись бы получать благотворительную помощь. Несомненно, за прошедший год еврейская община уменьшилась, однако подавляющее большинство евреев осталось, надеясь пережить бурю, конца которой пока не видно.
«Многие уехали в Израиль», — сообщает Коэн, добавляя, что уезжают обычно те, кто активно участвует в жизни и деятельности еврейской общины. «Но сейчас к нам приходит все больше евреев; это люди, которые могли жить на соседней улице, однако никогда у нас не появлялись. Из-за такой ситуации люди начинают осознавать, насколько ценно быть членом еврейской общины».
Завтрак подают после распределения помощи. За столом в углу сидит 17-летний юноша Женя Яковенко, который ест яичницу и запивает ее горячим чаем. Хотя Женя, еврейское имя которого Моше, уроженец Мариуполя, он одет в белую рубашку и темные брюки, какие обычно носят хасиды. Отчим Жени — украинец, и у мальчика семь сводных братьев и сестер. Однако мать и младшая сестра Жени — еврейки, а сам он учится в Москве в еврейском духовном учебном заведении «Хабад йешива». «Через неделю я вернусь назад, в Москву», — говорит мне Женя.
На каникулах Женя каждый день ездит на троллейбусе в синагогу из родительского дома, находящегося в одном из самых бедных кварталов Мариуполя, тратя на дорогу по полчаса. Этот квартал расположен неподалеку от огромного металлургического комбината имени Ильича и примыкает к самому неспокойному блокпосту на дороге в Донецк. Это самое уязвимое направление для наступления.
«Я не боюсь здесь никаких удивленных взглядов», — говорит Женя о реакции жителей Мариуполя, видящих, что он одет как еврей-хасид, и тем более о реакции в том неблагополучном районе, где он вырос. «Пусть привыкают».
Женины родители Наташа и Гриша живут со своей 11-летней дочерью Нелли в крошечном домике в районе с парадоксальным на сегодня названием Мирный, который находится через дорогу от комбината. Теплый летний день и зеленые огородные грядки скрывают суровые условия жизни в этой части города.
Из дома выходит Наташа, и деревянная дверь за ней резко захлопывается. Это веселая, улыбающаяся 43-летняя женщина, дочь еврейки и русского, которые переехали в Мариуполь из Казахстана в 1989 году, поскольку там усиливались националистические настроения. Ее улыбка и радостный смех дают неверное представление о тех трудностях, которые эта семья переживает ежедневно. Находящийся в восточной части города район Мирный подвергался ракетным и минометным обстрелам. Снаряды пролетали у них над головами, когда украинская армия и сепаратисты открывали огонь по позициям друг друга.
«Мы ощущаем эту войну с самого начала, с 4 сентября, когда все началось, — рассказывает Наташа, пригласив меня в маленькую гостиную, которая во время приездов Жени становится его спальной. — С тех пор моя дочка начала мочиться в постель. Я обращалась к психологу».
Из своего окна они регулярно видят и слышат, как ведут огонь украинские зенитчики и артиллеристы. «Вообще здесь довольно весело».
Семья Яковенко никогда не была богатой, но сейчас им тяжелее, чем когда бы то ни было. Они получают продовольственную помощь от братства через синагогу и медицинскую помощь от центра социальных услуг «хесед» Американского еврейского объединенного распределительного комитета (Джойнт). По словам Наташи, прошлую зиму они пережили лишь благодаря тому, что Коэн и синагога выделили им деньги на покупку четырех тонн угля для отопления дома. Последние девять лет Наташин муж, которому 60 лет, возводил пристройку к дому; но когда началась война, они на свои небольшие накопления решили построить самодельное бомбоубежище, использовав для этого находящийся у них во дворе колодец.
«Если что-то случится, у нас только один выход — прыгнуть туда. Но убежище спасет нас только от осколков, а не от прямого попадания, — говорит Гриша, показывая тесное и сырое помещение, места в котором хватает лишь для того, чтобы поставить деревянную скамейку. — Обстрел здесь можно пересидеть, но жить тут невозможно».
Гриша — человек суровый и стойкий, но Наташа открыто говорит о той эмоциональной и физической нагрузке, с которой они столкнулись в прошлом году. Она ходит к врачам лечить невроз и говорит, что у нее возникли проблемы со щитовидной железой. «Если под вами подпрыгивает диван, то как можно это не почувствовать? — восклицает она. — „Грады“ летали прямо у нас над головами! Знаете, как это страшно?»
Но больше всех от кризиса в семье Яковенко пострадала светловолосая девочка Нелли. Бомбоубежище стало ее любимым местом в доме, и она бежит туда при малейшем признаке опасности. Когда мы с Наташей беседуем, на улице раздается безобидный звон. Спустя мгновение в комнату вбегает Нелли и с плачем бросается в объятия матери.
«Что такое, солнышко? — нежно спрашивает свою дочь Наташа. — Напугалась? Не беспокойся. Не бойся, это мусоровоз приехал. Все в порядке». Она отправляет Нелли в сад поиграть с братом Женей.
«И она говорит, что не боится, — вздыхает Наташа. — Мы как-то услышали звук снаружи и подумали, что приехала мусорная машина, а оказалось, что это заводская сирена. На заводе пообещали, что если начнется сильный обстрел, они будут включать сирену».
«Пойдем наружу, я покажу, где прячется Нелли».
В середине августа вокруг Мариуполя снова начались обстрелы. Больше других пострадал поселок Сартана, находящийся на расстоянии менее 10 километров от Мирного. Воскресную ночь 16 августа Наташа и Нелли провели в своем крошечном бункере, а Гриша остался в доме. Женя к тому времени благополучно вернулся в Москву.
«В воскресенье мы ездили на море, было здорово, — рассказывает Наташа по телефону. — Потом мы вернулись, и все началось. Раньше так громко не стреляли. Я говорила по телефону, и когда услышала звуки обстрела, то закричала. Но теперь все в порядке. Истерические припадки прошли».
Наташа говорит, что первый номер в ее телефоне — раввина. Затем номера телефонов тех, кто работает в общине и в хеседе. «Как только я услышала звук прямого попадания, сразу позвонила раввину. Потом я извинялась. Это неправильно — звонить всякий раз, когда что-то случается. Но он сказал, чтобы я всегда ему звонила и не беспокоилась».
«Видите ли, мы никому не нужны, мы брошены. О нас забоится только еврейская община. Я даже не могу сказать, что это значит для нас».
И в синагоге, и в хеседе Наташу уговаривают хотя бы подумать о переезде в Израиль. Но они с мужем твердо решили не уезжать, если не начнется полномасштабная война. Наташа приводит самые разные доводы, от тоски по дому и проблем со здоровьем до незнания иврита. Они с мужем счастливы, что Женя учит иврит в йешиве, и хотят, чтобы Нелли пошла по его стопам.
«Так они смогут переехать туда, и у них будет хорошее будущее, — говорит Наташа. — А мы сможем их там навещать».
Когда я был у Яковенко в конце июля, я спросил Наташу, не чувствует ли она себя брошенной и обделенной.
«Обижаться нельзя, но конечно, хотелось бы, чтобы другие немного понимали и обращали внимание на таких людей, как мы, проявляя сострадание. Мы попали в ловушку обстоятельств и живем на пороховой бочке».
Давид Марголин
Источник: inosmi.ru
