«Советские конструкторы
Создали самый мощный в мире
Синхрофазотрон,
И по
Орбите носится
И сбить мишени просится
Советский электрон…»,
— так с восторгом в пригородных электричках горланили мы студентами в еженедельных турпоходах.
И вот, когда троице студентов Ленинградского института авиаприборостроения (ЛИАП) предложили писать диплом во ВНИИ МощногоРадиостроения им. Коминтерна по тематике разрабатываемых мощных генераторов для мощнейших ускорителей, причем, в духе того времени, — закончить ЛИАП на полгода раньше срока, мы с удовольствием согласились.
Институт мне показался очень престижным и был воплощением мечтаний о будущности. Даже издевательские строгости режима воспринимались с религиозным пиететом, как ритуальное жертвоприношение.
Руководителем моего дипломного проекта назначили (ныне навсегда поуехавшего) Семена Ефимовича Лондона — монопольно ведущего специалиста по широкополосным усилителям высокой частоты – человека, фанатично увлеченного синтезом широкополосных фильтров, умницу, во многом не от мира сего, вечно углубленного в себя.
Я тут же с головой ушел в поставленную им исследовательскую задачу разработки широкополосного фильтра (с аппроксимацией по Чебышеву) для одного из разрабатываемых мощных высокочастотных усилителей. Все было азартно и интересно, да и (что говорить!) — в то время не зря были «физики в почете»… Единственно досадным оказался немыслимо большой объем расчетов необходимый для оптимизации. А ведь в то время обычный калькулятор считался роскошью. Все на логарифмической линейке до рези в глазах.
К концу срока дипломного проектирования оказалось, что у меня за сто листов материала по синтезу фильтра, но диплом не состоялся. Мнения разделились: Семен Ефимович считал, что дипломная работа практически завершена, руководство в ЛИАПе — что объем материала близок к нулю. Друг с другом они не спорили, я, естественно, оказался в промежности. Тем не менее, диплом пришлось аварийно завершать, включая весьма необходимые разделы по экономике, пожарной безопасности и т.д. Я проникся уважением к разработке и гордился полученной оптимизацией спроектированного четырехполюсника, руководитель счел 60% материала работы оригинальной, но на защите диплома на комиссию это не произвело впечатления, и она очень дивилась, как это можно, большую часть диплома посвящать расчету лишь какого-то одного паршивого фильтра. Справедливость в очередной раз восторжествовала: я был не понят и бит, диплом едва-едва вытянули на четверку.
Однако, в связи с высоким средним баллом отметок диплома меня все же приняли в пятый отдел ВНИИМРа не младшим лаборантом, а с повышением: просто — лаборантом. Таким образом, чтобы дорасти до должности младшего инженера, в моей карьере осталась всего-то одна ступенька — старший лаборант. В результате, заработок мне определили лишь раза в полтора ниже, чем тот, что я получал до института — слесарем-жестянщиком на Электросиле.
В «Коминтерне» я поработал с 65 по 76 годы, где совместно с талантливыми сотрудниками получил дюжину авторских свидетельств СССР и видел много чрезвычайно незаурядных личностей. Разумеется, самыми интересными были ведущие специалисты, в том числе (в первое время) — начальники лабораторий. Это блестящие специалисты-фанаты-трудоголики-ишаки. Каждый из них безмерно во времени и по усилиям работал над своей узкой задачей электропреобразовательной техники (преимущественно для передатчиков и ускорителей частиц) на лампах или тиратронах (мощных полупроводниковых ключей тогда еще не было). И, как считали, общие результаты были мирового уровня!
Еще бы чуть-чуть вложений госудавства и наши 700 ребят-физиков не в Церне, а в родном Протвино или Дубне не пролетели бы мимо частицы Бога — бозона Хиггса.
Откуда в то время бралась такая самоотдача, которую у нас сейчас, вероятно, можно встретить, пожалуй, только в бизнесе? По-моему, всех этих людей отличало счастливое сочетание честолюбия, работоспособности и профессионального таланта. По молодости мне их трудно было понять, поскольку их внешне наблюдаемая часть личности была крайне мала, как у айсберга.
