Ректор РЭШ Рубен Ениколопов назвал последствие пандемии, которое страшнее экономического кризиса
Пандемия коронавируса перевернула сложившийся уклад жизни. Одни процессы она ускорила, другие – затормозила. О том, какие глобальные изменения произошли, как экономические и политические системы адаптируются к новым вызовам и что может оказаться страшнее коронакризиса, рассказал ректор Российской экономической школы (РЭШ) Рубен Ениколопов.
— Вторая волна коронавируса и не думает отступать. Что ни день, то рекорд по заболеваемости или смертям. Тем временем страны не спешат вводить полные локдауны, как это было весной. Почему?
— После первой волны коронавируса мир понял, насколько серьезные издержки для бизнеса и экономики несут тотальные ограничения. Тогда, весной была паника: никто не знал, что делать, как подготовить медицинскую систему. Поэтому было решено нажать на тормоза, чтобы успеть адаптироваться.
Сейчас у большинства государств лучше подготовлена медицина, есть понимание, как контролировать и лечить вирус. Учтены ошибки: например, запрет на прогулки оказался бессмысленным и сейчас его не повторяют. Подход к ограничениям во вторую волну более осознанный. Но это до тех пор, пока медицинская система выдерживает. Да, у нее повысилась «справляемость» с COVID-19, но все равно есть предел. И если мы будем близки к этому пределу, то самые строгие ограничения снова будут вводиться.
— Есть мнение, что вторая волна вынудила правительства стран идти на некий моральный компромисс — жертвовать жизнями людей, в первую очередь, пожилых, спасая экономику. Вы с такой трактовкой согласны?
— И в первую, и во вторую волну на одной чаше весов было здоровье и жизни людей, на другой – экономическая активность. Весной перевешивала первая чаша, сейчас – вторая, Но не потому, что правительства стран выбрали экономику вместо жизней, а потому, что мир смог себе это позволить: медицинская система, повторюсь, лучше готова.
Сейчас с коронавирусом борются более тонкими методами, понимая, что нужно учитывать множество факторов. Среди них – политическое и психологическое давление со стороны населения: первый локдаун сильно ударил по людям, и они не готовы к повторению. А ведь жесткие меры надо не только вводить, но и следить за их исполнением.
Речь идет не просто о циничном выборе между деньгами и жизнью людей. Компромисс имеет место, но он сложный, многокомпонентный. У локдауна есть серьезные побочные эффекты, которые, в частности, ведут к увеличению смертности от других причин. Эти проблемы власти видят, поэтому подходят к ограничениям более аккуратно.
— Сейчас многие экономисты, политики, финансисты, инвесторы констатируют, что мир перенес глобальные изменения из-за COVID-19. Какие фундаментальные изменения замечаете вы?
— Да, я согласен с тезисом. Это не просто кризис, который начался и прошел. Первый тренд, созданный пандемией – люди будут серьезнее относиться к проблемам здравоохранения. Второй тренд связан с развитием цифровых технологий и дистанционной работой. Онлайн-ритейл покорял мир еще до пандемии, но во время нее переход резко ускорился и уже не отыграется назад.
А вот удаленная работа – это действительно фундаментальное изменение. До пандемии многим и в голову не приходило, что можно перевести всю компанию на удаленку, не платить за аренду помещения, электроэнергию, оборудование. Ограничения заставили попробовать такой формат. Теперь компании понимают, как это работает и как сделать, чтобы работало лучше. Сравнив две крайности, когда все работают очно и когда все на дистанте, рынок труда нащупает золотую середину. Это был жесткий социальный эксперимент, но в результате него мы очень многое узнали об организации удаленной работы и поняли, что там есть большое пространство для маневра.
Третий большой тренд – увеличение роли государства в жизни общества. В любой кризис роль государства растет. Иногда – это следствие, иногда – причина. Коронакризис – кризис рукотворный. Экономика во всех странах упала, потому что правительства совершенно сознательно приняли решения, которые привели к спаду экономики. Чтобы противостоять вирусу, они ограничили свободу людей, возможности зарабатывать и тратить.
Пропорционально росту роли государства будет расти и запрос на контроль государства со стороны гражданского общества. Вместе с этим растет социальный запрос на решение проблемы неравенства, которую еще больше обострил кризис. Менее обеспеченные, более уязвимые слои населения страдают сейчас гораздо больше. Средний класс и богатые могут себе позволить работать на удаленке, провести хороший интернет, купить хороший компьютер. Преодоление неравенства и усиление контроля со стороны общества – серьезные вызовы для государства.
— Роль государства растет. А доверие общества к государству? Не стоим ли мы на пороге кризиса доверия?
— Падение доверия – большая проблема, которая возникла еще до кризиса, а во время него усугубилась. Вмешательство государства в жизнь общества хорошо переносят страны с накопленной базой доверия. Например, Швеция. Шведское правительство приняло решение не вводить ограничений, и рост заболеваемости ковидом был огромным. Увидев последствия, оно честно признало, что ошиблось. Вполне возможно, что шведское население это простит.
Есть и противоположные примеры – в Испании, Англии, Бразилии, где были большие проблемы с COVID-19, доверие к государству катастрофически падает. Самое печальное, что больше всего доверие падает у молодежи. Молодые чувствуют, что бремя кризиса возложили на них. Они чувствуют несправедливость в том, что их ограничивали в образовании, привычной жизни ради спасения группы риска – пожилых.
Кстати, последствия перехода образования в онлайн мы еще до конца не осознаем. Качество образования сильно пострадало и негативный эффект будет отложенным. Недоверие к политическим институтам со стороны молодежи будет нарастать. Поэтому следующие годы будут кризисными еще и в социально-политическом смысле, а это, возможно, даже страшнее экономического спада.
— Но ведь именно молодежь – это ядро экономики, активная трудоспособная часть общества. Во что может вылиться рост недоверия молодежи к государству?
— Ясно, что конфликт назревает, но какие формы он примет – не так очевидно. Раньше решение вопроса неудовлетворенности своей страной было на поверхности: не нравится здесь – можно уехать куда-то еще. Коронакризис показал, что другие страны – далеко не рай. Как ни странно, но социальный и общественно-политический разрыв между Россией и западными странами в кризис даже сократился. Не потому, что Россия прекрасно справилась с вирусом, а потому что в многих других странах было еще хуже. То есть мы получили ситуацию, когда внутри зреет недовольство, но и уехать – уже не вариант. Такой конфликт нельзя игнорировать.
— Не так давно Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) сообщила, что во 2 квартале 2020 года в странах-участниках выросли реальные доходы населения – на 5,3%, в то время как падение реального ВВП на душу населения составило 10,6%. Чем объясняется парадокс?
— Единственное объяснение – население завалили деньгами в качестве мер поддержки и эти вливания были настолько огромными, что перекрыли падение ВВП. Трансферты на меры поддержки привели к наращиванию госдолга. Но такой эффект — временный, у правительств больше нет возможности занимать. Скоро мы увидим постепенное восстановление экономического роста. В США оно будет быстрее, в Европе медленнее. Но вот рост доходов совсем не гарантирован.
— «Долговое цунами», запущенное государствами в пандемию, привело к тому, что объем мирового долга вырос беспрецедентными темпами. До конца года он может достичь $277 трлн, или 365% глобального ВВП. К чему это может привести?
— Сложнее всего будет развивающимся странам. Например, в Турции, Бразилии уже намечаются признаки долгового кризиса и взрыва инфляции. В свою очередь, развитым странам занимать легче, особенно по таким низким ставкам, как сейчас. Пока рынки считают, что текущий уровень долга не критичный, его можно поддерживать. Но по мере наращивания госдолга риски растут.
— А каков предел наращивания госдолга? Когда пора остановиться?
— Задним умом все понимают, что остановиться пора было давно. Понимание кредита в сознании обычного человека и в сознании целого государства похожи. Кредит берут, когда знают, что в будущем смогут его отдать. Тут важны две вещи: процентная ставка кредита и потенциал экономического роста в будущем. Но часто государства, как и люди, не задумываются о последствиях. Соответственно, дефолт любого заемщика – это следствие неправильной оценки финансовых возможностей.
— Россия тоже наращивает уровень госдолга, но он по-прежнему считается низким. Мы в безопасности?
— Да, у нас нет проблем с госдолгом и даже нет больших проблем с макроэкономикой, у нас нормальная инфляция. Но у нас есть структурные проблемы, уходящие корнями в прошлое. Экономику России не может развить одно лишь Министерство экономического развития или Минфин. У нас проблемы с защитой частной собственности, с судебной системой, с честной конкуренцией, а это уже совсем другие ведомства.
— С начала года рубль обесценивался почти на 30%. Но, благодаря просевшему рублю, правительство получает доходы в бюджет от продажи валюты. Сейчас, в период кризиса и дешевой нефти слабый рубль – это больше зло или все-таки благо?
— Хороший вопрос. По сравнению, например, с бразильским реалом или турецкой лирой рубль – далеко не самая волатильная валюта. Он остается ресурсной валютой, зависящей от цен на нефть и газ. Но нужно признать, что влияние нефтяных котировок на рубль уже не так сильно, как в 2008 году. Механизм бюджетного правила, над которым многие эксперты издевались, все-таки сработал.
Экономике нужна стабильная валюта. В случае с Россией, завязанной на экспорт углеводородов, — не слишком сильная и не слишком слабая. Крепкий рубль хорош тем, что с его помощью удобно инвестировать и модернизировать производство. Это было бы актуально, если бы инвестиционная активность зашкаливала. Но в то же время крепкая нацвалюта тормозит промышленное производство. Слишком сильный рубль, который у нас был в конце первого десятилетия 2000-х, нанес очень серьезный удар по промышленности с точки зрения экспортной конкурентоспособности.
— Благотворное влияние слабого рубля на промышленность не отменяет роста цен на импортные товары, потому что наша промышленность все же не может обеспечить страну всем необходимым…
— На самом деле рост цен на импортные товары на фоне обвала рубля был не очень большой. Импортные товары не подорожали пропорционально падению нацвалюты. Все-таки большая составляющая конечной цены товара – внутренняя: доставка, растаможивание, маркетинг, реализация в магазине. Только небольшая доля в стоимости товара подорожала на 30%, как рубль. Ужимаются и сами магазины, поставщики, транспортные компании. Если нет спроса, нет экономического смысла повышать цены. В общем, низкой инфляцией мы обязаны тому, что стали меньше есть и потреблять.
— Экономический рост России будет зависеть от восстановления цен на нефть. Они, в свою очередь, зависят от спроса, который сдерживают пандемические ограничения. Чего ждать от нефтяного рынка, учитывая еще и намерение нового президента США Джо Байдена снять санкции с Ирана (на рынок хлынет иранская нефть), но при этом поддерживать альтернативную энергетику вместо углеводородной?
— Это уже отдельный вид спорта в России – предсказывать цены на нефть. Перечисленные вами факторы работают в разные стороны. Но самый главный – как будет выходить из кризиса мировая экономика и как быстро будет восстанавливаться спрос на углеводороды в ней.
Что касается намерений Байдена, нужно понимать: президент США – это не «всемогущий» президент России. Он не может просто так поменять регулирование экономики и энергетического рынка, тем более при республиканском Сенате. В ситуации разделенного правительства никаких резких мер принимать не получается в принципе. Все переоценивают роль американского президента. Он может шуметь в Твиттере, у него развязаны руки во внешней политике, но не во внутренней. Поэтому вариант снятия санкций с Ирана более вероятен. В целом сейчас все предсказания и прогнозы по рынку нефти гораздо хуже, чем год назад: никакой крупной катастрофы не предвидится, но и бурного восстановления – тоже. Все это ускоряет переход на альтернативные источники энергии.
— И как скоро альтернативные источники энергии смогут составить реальную конкуренцию углеводородам?
— Господство альтернативных источников энергии – не столько экономическое, сколько политическое решение правительств. Чтобы больше людей ездили на электромобилях, нужна инфраструктура. К созданию инфраструктуры бизнес и экономику должно подтолкнуть государство. Поэтому сейчас в Европе и США те, кто переходят на альтернативные источники энергии, получают гораздо больше государственной помощи в расчете на то, что в какой-то момент это станет уже выгодно и без вмешательства государства. Правительства стран поняли, что предоставляя меры поддержки бизнесам, можно политически добиваться экономических долгосрочных целей.
— А Россия не рискует безнадежно отстать от других стран в развитии альтернативной энергетики?
— Рискует. Но все не так плохо. Наши энергетические гиганты начинают очень внимательно смотреть на альтернативную энергию, особенно на ветряную (солнца у нас мало, а ветра предостаточно). Если еще несколько лет назад о развитии ветряной энергетики высказывались больше издевательски, то сейчас все изменилось. Мы отстаем от многих других стран, но какое-то движение в данном направлении наметилось.
Автор: ИННА ДЕГОТЬКОВА
