Сто лет назад в стране пришли к власти люди с идеей учреждения нового мирового времени. Старое время они намеревались победить, имея заранее созданную политическую организацию армейского типа и распространяя принципы ее функционирования на всю страну, на ее хозяйственный и культурный уклад.
Свои цели, чего бы они ни касались — от внешней политики до искусства — и способы их достижения они описывали языком войны. Они подчинили юридический закон закону историческому, оформленному в виде «научной идеологии», согласно которой новое мировое время неизбежно, а потому миллионы тех, кто в него не вписывался или подозревался в неспособности вписаться, ставились вне закона и уподоблялись военному противнику.
Результатом их правления стала ядерная сверхдержава, которой в мире опасались, но учрежденное ею новое время даже в странах, в нем оказавшихся, воспринимали временем отставания, а не опережения, ибо привлекательных образцов мирной повседневности в нем не обнаруживали. Что, в конце концов, заставило страну-первопроходца перенимать опыт стран, живущих во времени, ранее объявленном навсегда прошедшим.
Эти заимствования, в свою очередь, обернулись тем, что могучая военная держава развалилась, когда на нее никто не нападал и нападать не собирался. Она начиналась как беспрецедентная и беспрецедентно ушла в прошлое. Оставив своей уменьшившейся в размерах преемнице атомные бомбы с ракетами и дефицит исторической энергии, вычерпанной предшествующей войной со временем. И еще инерцию державного величия, которое в этот день ежегодно стало символизироваться воспроизведением военного парада 1941 года без упоминания о празднике, к которому он был приурочен.
А не только в этот день — напоминанием о себе миру суетливыми внешнеполитическими силовыми акциями, от него изолирующими. Но теперь уже без притязаний на первопроходческую миссию, а исключительно ради исторического выживания, которому, однако, такие акции не столько способствуют, сколько препятствуют.
Игорь Клямкин, вице-президент фонда «Либеральная миссия»
